С.Коханова

Иван Петрович заглядывает в мои глаза - первого встретившегося журналиста - так просительно, что ясно, он и душу готов сатане продать, если это поможет дочери Надежде, девятнадцати лет от роду, которая “снюхалась” с проходимцами в белых одеждах и стала вдруг неузнаваемо другой.

Спустя несколько дней мы с экстрасенсом Владимиром Н. поднялись на седьмой этаж неприветливого, холодного дома и постучали в дверь. Открыла мать Нади, Зоя Гавриловна. Она заспешила в конец коридора и с деланной радостью прокричала: - Наденька, вставай! Гости к тебе. Поговорить хотят.

Из дальней комнаты раздалось недружелюбное, на одной ноте:

Владимир решительно шагнул в дверь:

Пока мой знакомый пытался посеять в душе девушки хотя бы крошечное зернышко сомнения, вывести ее из колдовского состояния, Зоя Гавриловна повествовала мне о семейной драме:

Через два дня сказала, что уйдет с ними. Мы не придали этому значения: чушь какая-то. А она и правда ушла. В Бишкеке приняла крещение, надела белый балахон и стала проповедовать. Пришло одно письмо:

“Родные мама и папа я вас люблю - Если будет плохо, я вернусь...”

В милиции мое заявление на розыск не приняли: мол, 18 лет человеку, сама решает, с кем ей жить и какому богу верить.

В ноябре только, когда по телевизору и в газетах стали сообщать о “Белом братстве”, я узнала, где искать ее. Обмен денег как раз проходил. Еле-еле на вокзале обменяла 36 тысяч российских и с этими деньгами поехала в Москву, потом в Киев. Искала дочь везде и не могла найти нигде, На улицах, на вокзале, по приемникам, в больницах. Они ведь паспорта повыбрасывали, имен своих не называли.

Наконец, нашла ее в больнице. Ее только что выписали из реанимации после двух недель сухого голодания. Я улыбаюсь, иду к ней, рада-радехонька, что нашла живую. А она отворачивается, признавать не хочет. “Возненавидьте мать и отца своих”, - так, кажется, по их вере...

Еле уговорила ее ехать со мной до Москвы. Сказала, что на нее заведено судебное дело за то, что иконы портили в соборе. Если не хочет попасть в тюрьму, должна ехать домой. Она поехала.

Зоя Гавриловна достала из семейного альбома две фотографии.

На одной - Надя до того: красивое волевое лицо, твердый взгляд. На другой - раскрытый в крике рот, разбитый нос. Фотография была сделана сотрудниками милиции после задержания в соборе, где Надя была среди тех, кто готовился вознестись в Царство Божие вместе со своей богиней Марией Дэви.

Один попутчик решил вывести ее из транса, заговорил об иконе. Я не сдержалась и сказала: “Повесить ее мало, шлюху эту, Марию Дэви”. И все. Надя отказалась ехать дальше.

Пришлось мне плакать, просить прощения и клясться, что никогда больше в адрес Марии Дэви дурного слова не скажу.

Как добрались до Караганды, отдельная история.

В Москве билетов не было, деньги кончались, я боялась отпустить от себя Надю даже на шаг. Все же доехали. Не поверите, кусочек сала и хлеб, который брала в дорогу, привезла почти нетронутыми: не до еды было все эти дни.

Дома отдали Наде комнату: молись, делай, что хочешь. Потихоньку она приходит в себя, стала выходить к столу. Иногда рассказывает, как они жили а своем братстве. У них все было: доллары, марки, одежда, еда, квартиры.

Ведь люди и машины, и (дома продавали - и уходили с “братьями”, отдавали им все до копейки.

Я то и дело говорю ей: Наденька, ну что тебе твоя вера?! Ты верь, как все, в Христа. А она: нет. Признает только Марию Дэви, только живую церковь.

Я иногда думаю: это Бог меня наказал за мое неверие. Пошла недавно в церковь. ПЕРВЫЙ РАЗ В ЖИЗНИ, Попросила помощи. А священник говорит:

“Она должна прийти и покаяться”.

Да разве пойдет она?!

Из Надиной комнаты вышел Владимир. Он был невесел: не удалось ему вывести собеседницу из заколдованного состояния.

Лифт не работал. Мы спустились по грязной лестнице в” неприветливый, без деревца, двор. Владимир, наконец, заговорил:

Я ей сказал:

“А если не воскреснет?” И нить разговора чуть не оборвалась. Она не допускает сомнения. И не хочет знать, что это жестоко: думать, что ты спасешься, а остальные, мать и отец в том числе...

Нет, это не гипноз, это что-то другое. Она рассказала: “Когда я первый раз увидела икону Марии Дэви, я сердцем сразу потянулась”. Наверное, была какая-то пустота, какая-то драма. Кто разгадает теперь? А может, это ее право - думать так, как думает она? Верить в то, во что она верит, не работать на государство, жить без паспорта - зачем паспорт, если от государства ничего не нужно? Голодать, странствовать...

Непривычно, да? А помнишь мультик про Каспера, доброе привидение. Доброе, а его все боятся. А оно ведь страдает от этого.

Мы втиснулись в переполненный автобус и поехали по своим делам. И воздух вокруг был грязный, и снег черный. В нашем городе в это время года люди не носят белое.